Новозеландская сказка
Вы, конечно, помните старину Крэка — дряхлого черепаха, вечно перемотанного скотчем, как посылка со скороваркой в девяносто втором году? С тех пор как по осенней распутице его переехал бульдозер, душка-Крэк уже никогда не расставался с мотком липкой ленты, то и дело пришлепывая новые полоски на якобы расползающийся по швам панцирь.
Африканская сказка
Ночью мальчик Акамба никак не мог заснуть. В дожде было что-то тревожное, но он не мог понять, что. Потом он нашел на своей левой лопатке пиявку — Акамба знал, что во время дождя пиявки могут ходить по земле и даже проникать в хижину. Он намазал ее разжеванной травой кииааратуха, и та умерла.
Еврейская сказка
Однажды некий ойберхухем (см. примечания) из Хелемского уезда решил испытать мудрость своего ребе и пришел к нему с вопросом, который слышал еще от отца.
— Почтенный ребе, — обратился он с мольбой, — я ужасно беден. Мои жена и шестеро детей ютятся в одной комнатке. Жизнь невыносима. Что мне делать?
— Купи козу, — недолго думая, ответил ребе.
Аэропорт во Франкфурте огромен. Внутри него самого должны летать маленькие пузатые самолетики. Тычусь в вереницы указателей и стрелок, проклиная «удобный стыковочный рейс». Прошагав пару километров по божественному сиянию его полов, наконец-то попадаю в нужное место. Накануне снились снежные горы, ледники и странный голос: «Пей «Финляндию», смотри на Гренландию». Вот я и поехал. Публика та же — бодрые старички, фотографы, молодая пара и я.
Приезд в канун 1910 года петербургского хирурга, доктора Шуленкампфа в удаленный город Энск казался событием незаурядным, незамедлительно породив долгую волну толков и слухов. И на то имелись свои основания. Город располагался в том особом месте, где Европа заканчивала свой бег и начинала неторопливую поступь Азия. Именно отсюда — несть числа — вели путь по ее просторам вечные странники: землеискатели, купцы и каторжане. В силу этих обстоятельств, публика в Энске проживала скучная, театра не было, газеты запаздывали, почта шла две недели, а Энский этапный острог едва ли не превосходил числом обитателей своих сам город.
Это пройдет. Но лучше выключить телефон. Погасить свет. И смотреть на автобусную остановку напротив. Поздний вечер. Дождливое нынче лето. Собравшись под козырьком, люди ждут автобус. Мужчины. Женщины. Дети. Где-то их ждет дом — пропахшие суетой стены. Да, мы не знакомы. Каждый день вы стоите передо мной. Каждый день я живу перед вами. Но страх разделяет нас. Нас всех. Ибо закон джунглей гласит: до нас есть дело тому, кого мы боимся.
Виктор Гюго, старина Гюго, поэт Чрева Парижа, справедливо писал о том, что каждому из нас соответствует определенный вид животного, но не ответил на главный вопрос: какое животное представляет род людской в целом. Я читал его книжки, размышлял — у меня было время, чтобы размышлять — и решил, что все люди — это хомячки. Разных видов и расцветок, добрые, злые, хомячки-богатеи, хомячки-рецидивисты и скромные пилоты-хомячки.
— Ах, будь я слоном, нюхал был кокаин, — мечтал один нищий, на исходе лета. — Вот, иду я, скажем, по лесу — трах-бах! — сучья в стороны, вижу — поляна, на поляне — деляна, а на деляне — дюжина ящиков с отбор-р-нейшим порошком. Ха, а как иначе? Увидели меня и разбежались. Даже самолет заглушить не успели, машет пропеллером почем зря. На то я и слон. Подошел бы к одному ящику, о землю — шмяк! — хобот внутрь — дзинь! — швырк, швырк — готово дело! Заправился. Настороение клевое! Как мне хорошо! Подать сюда главный вентилятор!
Девушка идет домой. По трубам метро, мимо стеклянных башен финансовых каннибалов, по настилам бомбоубежищ, по развалинам трехмерного кино. Отражаясь в окнах магазинов, амбразурах лепрозория, в очах вертолета, кружащего над тушей павшего лимузина. Собака жадно слизывает со столба кровь, превращаясь в помошника окружного прокурора.
Она сидела на дне ночи, в коридорном капкане дверей. Ее затылок упирался в окно, окно — в ягодицы, ягодицы — в пятки, пятки — в край подоконника. Равновесная система, не контролируемая комендантом общежития. Часы отзвонили полночь. Его ладони, покоившиеся на ее коленях, потеряли друг друга — после долгого и бессмысленного разговора она начала раздвигать ноги.
— Так, еще раз. Зачем он купил этого гиппопотама? — твое непонимание скрывает сдержанная улыбка. Мы продолжаем путь, и я объясняю все сначала.
Мой первый компьютер был прост, как дитя амебы, скроен из бумаги, и не умел говорить, нарисованные кнопки совсем не нажимались, а на экране застыло одно изображение — полет на Марс. Так пригодилось умение склеивать кубики из картона полученное в школе. А еще, в пятом классе, нас учили разбирать и собирать автомат и последующее слово «разборка» тоже пригодилось, но тогда об этом еще никто не знал.
— Ну, где он, твой кудесник? — Аня бросила хмурый взгляд на Кирилла и принялась раскачиваться на табурете. Студенческий роман лучшего в университете дзюдоиста-юниора и нимфы-первокурсницы переживал затяжной кризис. В который раз, утро начиналось со скандала и Аниной рвоты, Кирилл не ходил на занятия, пропускал тренировки. И много курил.
— Да, так и забеременела! С первого раза! От первого мужчины! — Весело крикнула Лариса. Редкие в поздний час пассажиры тревожно зашевелились на своих местах.
— Я, значит, у тебя второй? — усмехнулся Виктор.
— Второй-второй! А, я? Я, у тебя — вторая?
А знаете ли вы, господа, какие на Марсе бури? Сидишь, бывало, за окном метель метет, красна метелица, а ты в окно глядишь, или ее, родимую… кстати, где она? Ушла, хлопнула дверью. Осталась от нашей встречи одна запчасть — непочатая бутылка «Столичной». И стол. Выпивка, закуска, икра — все, о чем мечтала застойная твоя душа. Вот и давись теперь. Все тебе, одному. Одному… Плачь. А лучше пей. Молча пей.