Chapter Six
‘I need lots of booze to wash this nightmare from my memory,’ said Irvin after a big gulp of beer. ‘But a promise is a promise: no more than two pints in one sitting.’ He banged his pint pot on the table and stared at Thaler. His companion was hunched silently over a thin and pale — like himself — glass of lager. Having got no response, Irvin turned his eyes upon the crowd.
Chapter Four
‘Well done, Sergeant! See you at the office.’ Irvin bid a hasty goodbye to the overzealous junior, who had been tailing him all around the building, and then rushed down the wide stairway to the ground floor. The massive front door, which was covered in cracks, had been flung far into the building and was lying at the foot of the stairway. Stone fragments were scattered all over the place, and a few cops armed with headcams and flashlights were snooping around in the dark hallway. Irvin strode hastily across the rubble and headed to the gaping breach where the door had once stood.
Chapter One
‘With half the city in his pocket, he could’ve found a better way to die,’ said Inspector Irvin as he leant over the corpse that lay sprawled on the floor in a wan patch of light.
‘And, I bet, a better time.’
This voice belonged to a tall, lean figure that stood alone by the window, looking out at the incessant rain. His black glossy mac seemed a rather expensive choice for getting around in such weather. The inspector’s outfit, though, was simple: a flat cap and pea-coat — both of a dark colour. He was a sturdy man who looked more like a bouncer than a senior investigator. Leaning in even further, Irvin cocked his head to the side to get a better look at the corpse’s neck.
Любовь и язык похожи: язык любви и любовь к языку. И то и другое дети постигают, должны постигать, от родителей. Тогда и любовь, и язык вплетаются в сущность человека, становятся неотъемлемой его частью, став не требующими доказательств аксиомами. Это избавляет человека от ненужных сомнений, развязывает ему руки — для объятий, для рукопожатий, для великих дел. Говорить — и быть понятым. Любить — и быть любимым.
Жил-был на свете Писатель. Строчил он с вечера до позднего утра, от обеда — до получки, сторожем в котельной работал, рукописи одну за другой жег, но слава и деньги к нему не шли. Опечалился он как-то раз сильнее сильного, нюхнул стирального порошка, взял взаймы у соседа гранату и пошел на городской привоз развеять кручину. Но как увидел продающих и покупающих на ступеньках бывшего обкома, сразу передумал — пусть-де живут и мучаются — и пошел, куда глаза глядят. А глядели они то в землю, то в небо.
И когда этот туман рассеялся, Турнов обнаружил себя совершенно голым, сидящим на насесте в углу крайне запущенной избы. Свет пробивался сквозь затянутое паутиной окошко; напротив, жарко натопленная, томилась печь. Турнов попытался припомнить, что случилось с ним до того, как он попал на насест, и как он вообще появился на белый свет, но в памяти его зияла жуткая пустота. Осторожно, чтобы не потерять равновесие, Турнов завел за спину руку и ощупал свой зад. Зад оказался большим, бугристым, покрытым недобросовестно выщипанными стернями перьев.
Дед Дементий все свое время простаивал за околицей, курносый, небритый, худой, мусолил цигарку из газеты и смотрел неотрывно вдаль, за что с легкой руки сельского зооинженера стали его звать Сурикатыч.