Фауст (указывая шпагой, на полном скаку). А что это за деревня, почтенный?
Мефистофель (с досадой). Гиблое место, сударь. Лучше туда не ехать.
Фауст. Ну, коли дорога не отступила, так и я не отступлю.
Мефистофель. Сударь, я вас предупреждал.
(Из подслушанного Землеройкой)
Жил-был на свете Писатель. Строчил он с вечера до позднего утра, от обеда — до получки, сторожем в котельной работал, рукописи одну за другой жег, но слава и деньги к нему не шли. Опечалился он как-то раз сильнее сильного, нюхнул стирального порошка, взял взаймы у соседа гранату и пошел на городской привоз развеять кручину. Но как увидел продающих и покупающих на ступеньках бывшего обкома, сразу передумал — пусть-де живут и мучаются — и пошел, куда глаза глядят. А глядели они то в землю, то в небо.
И когда этот туман рассеялся, Турнов обнаружил себя совершенно голым, сидящим на насесте в углу крайне запущенной избы. Свет пробивался сквозь затянутое паутиной окошко; напротив, жарко натопленная, томилась печь. Турнов попытался припомнить, что случилось с ним до того, как он попал на насест, и как он вообще появился на белый свет, но в памяти его зияла жуткая пустота. Осторожно, чтобы не потерять равновесие, Турнов завел за спину руку и ощупал свой зад. Зад оказался большим, бугристым, покрытым недобросовестно выщипанными стернями перьев.
Дед Дементий все свое время простаивал за околицей, курносый, небритый, худой, мусолил цигарку из газеты и смотрел неотрывно вдаль, за что с легкой руки сельского зооинженера стали его звать Сурикатыч.