А знаете ли вы, господа, какие на Марсе бури? Сидишь, бывало, за окном метель метет, красна метелица, а ты в окно глядишь, или ее, родимую… кстати, где она? Ушла, хлопнула дверью. Осталась от нашей встречи одна запчасть — непочатая бутылка «Столичной». И стол. Выпивка, закуска, икра — все, о чем мечтала застойная твоя душа. Вот и давись теперь. Все тебе, одному. Одному… Плачь. А лучше пей. Молча пей.
— Одеваться нужно как все. Ходить сутулясь. На голову — кепку. Руки в карманы не засовывать. Воротник не поднимать — привлекает внимание… — Пронин пристально рассматривал себя в зеркале старого платяного шкафа. Из шкафа на него смотрел мужчина сорока лет, лысый и грустный. — Маньяк должен улыбаться, — подбодрил себя Пронин. — Вот так. Улыбается, а сам ножичком фук-фук…
Первое упоминание о Макпохерах содержит Большая Наскальная Фреска в Фуллеровской пещере, что на юго-востоке штата Нью-Джерси, где указано, что некий Макпохер, выходец то ли из Ирландии, то ли еще откуда, будучи мертвецки пьян, из озорства был засунут в бочку с хересом собутыльниками. Ее принял на борт, также из озорства, шкипер торгового судна отбывающего в Новый Свет. Всю дорогу Макпохер спал и хлебал вино, а когда прибыл на место, был продан индейцам в бочке, за три унции обогащенного урана.
Эту лекцию по сексологии я не забуду никогда. Как обычно, за пять минут до ее начала мы, студенты психологического факультета, заполнили аудиторию, потому что ровно в девять приходил педант и зануда профессор Пипкинс и, наспех поздоровавшись, начинал считать нас по головам, причитая при этом, что из-за нашего разгильдяйства и прогулов ему урежут жалованье. Этот спектакль разыгрывался уже не в первый раз, мы старались не заводиться, листали газеты, изучали потолок, разглядывали коленки однокурсниц — словом, делали все что угодно, только бы не слушать это нытье.
дравствуй, дорогая Матильда. Замирая под светом электроламп, мое вдохновение оживает лишь при виде огня живого и, обойдя легкомысленным танцем пламя свечи, летит вдаль, находя тебя в уединенных залах, когда тонкие пальцы уже вскрыли конверт и улыбка коснулась твоего лица. Утром на восточной веранде всегда прохладно, в камине потрескивают дрова, а противный садовник снова дымит папиросой под окнами, сбивая пепел в кусты изумрудного барбариса.
Знаете, как спятил один парень? Не знаете? Ну, так я вам расскажу. Жил-был парень в маленьком таком пыльном городишке. Днем он работал посыльным, а вечерами сидел дома и смотрел телевизор. Не знаю, что с парнем произошло, но однажды он вышел во двор, долго-долго смотрел на крышу, потом вернулся в дом и до утра оттуда не выходил. С этого-то все и началось.
Я считал его небылицей, выдумкой, наподобие Лохнесского чудовища или рогатого мексиканского зайца — джеколопа. Я проявлял беспечность, читая отрывки своего романа друзьям, искал признания и одобрения, не подозревая о том, что Он обо мне уже знает. Закончив рукопись «Духа Полкина», я понес ее в издательство. Историю о том, как примерный семьянин и мастер производственного обучения Полкин, устав от обыденности жизни, сам себя съел, превратился в бестелесного духа и отправился путешествовать по свету.
Надпись на папиросной пачке
Знай, благочестивый странник! Был на свете остров столь огромный, что чудная птица при ясной погоде не могла видеть его края, поднявшись высоко в небо. Три океана омывали остров, и три племени жили на его берегах. В первом племени у мужчин были маленькие головы, но большие мошонки. Там любили танцевать. Во втором племени у мужчин были большие головы и маленькие мошонки. Там пили йогурт. В третьем племени у мужчин были большие головы и большие мошонки. Там ели много риса.
Что случилось, сынок? Почему ты идешь, руки в карманы, понурив голову, пиная по асфальту челюсть обанкротившегося компаньона? Взгляд скользит по рукам прохожих. И когда они достают бумажник, слабый огонь вспыхивает в твоих инфракрасных прицелах. Я понимаю: у тебя кончились деньги — чудесные таблетки, излечивающие голод и одиночество. Понимаю, но ничем не могу помочь.
Тягостным, как зубная боль, утром, когда с моря на городок Н. наползали плоские, похожие на недопеченные оладьи тучи, по мостовой навстречу шли два глупца — молодой и старый. Молодой глупец был облаченный в стильное пальтецо, широкополую шляпу и щегольские туфли. Руки он держал в карманах, вид имел бодрый, а походку — пружинистую. Старый глупец шел ссутулившись, как жук, неловко передвигая конечностями, одетый в старомодный плащ, клетчатое кепи и рыжие ботинки. В одной руке он держал потрепанный зонтик, а в другой — бумажный сверток.
Из Книги Сын-Сай-По «Пинцеты Мудрости»
К Наставнику, бывшему тогда судьей, привели пьяного, пойманного на торговой площади. Он буянил и разбил сосуды с вином. Наставник приказал отсечь ему голову. Никто не понял такой строгости. Секретарь Сы спросил:
По утру в столичном морге
Начинался тарарам:
Тех, кто лег не раздеваясь
Разносили по столам.
Я познакомился с красивой и умной девушкой на остановке. Она оказалась положительной, перспективной, продвинутой и жутко занятой. Несмотря на это, мы договорились встретиться вечером, ровно в шесть. Она сказала, что может задержаться на четверть часа, но не больше и не по своей вине. Я записал в блокнот ее имя, время и место встречи. Подошел автобус. Девушка послала мне воздушный поцелуй и исчезла.
Давно это было, очень давно. Сидел это я, сидел, долго сидел. В тундре сидел, на табуретке, совсем один. Потом стал туда-сюда ходить, думаю: съезжу-ка в Питер да и женюсь, может. А чего? Мне собраться — только подпоясаться. Или кого-нибудь подпоясать. Так и сделал. В аэропорт пришел, смотрю, самолетов нет — одни такси. Таксисту сказал: вези в Питер. Быстро, за неделю, довез, но денег много просил, все отдать пришлось. Шибко жадный был. Жадным нельзя быть — такой по тайге долго не ходит.
В полумраке подвала, его взгляд остановился на ноже. Когда-то он резал им мясо. Как давно он не ел мяса… Нищета и старость. Разве есть на свете большее унижение? Страшная мысль — убить Джузеппе, а потом самому свести счеты с жизнью. Много дней в доме нет ни крошки. Шарманка поломана, а старые актерские шутки никому не нужны. Будь он проклят, этот город.
Жил-был на свете мальчик. Рос он веселым карапузом, до тех пор, пока гуляя с папой на окраине города не увидел он вереницу печальных людей.
— Папа, а чего они такие… кислые, а? — поинтересовался он.